Павел и София: пересечение судеб (к 160-летию со дня гибели адмирала П.С. Нахимова)

28 июня 1855 года в Севастополе, на Корниловском бастионе Малахова кургана, во время объезда передовых укреплений был ранен пулей в висок адмирал Павел Степанович Нахимов. 30 июня (или 12 июля по новому стилю) он, не приходя в сознание, скончался.

За тысячу километров от места его гибели и упокоения, в Петербурге, несколько дней спустя женщина-литератор София Ивановна Снессорева записала в своём дневнике: «Убит Нахимов. Я была у Сергия, там вместе с Россиею оплакивала благородного воина, и батюшка служил за упокой его души, и я долго молилась за него».

Эти два человека не были знакомы и даже никогда не видели друг друга. Их судьбы пересеклись на небольшой срок, но без соединения жизненных путей… И лишь теперь, вглядываясь издалека в их жизни, мы с изумлением постигаем неслучайность сего пересечения, а через это – неслучайность для всякого человека каждого им встреченного на земной дороге: близкого или оставшегося далёким, современника или вошедшего в нашу жизнь заочно, через книгу ли, воспоминание, предание…

 

Итак, две эти судьбы начались в первую четверть XIX-го века: мальчик Павел родился в 1802 году в Смоленской губернии, а девочка Соня – в 1816 году в Воронеже.

Семьи у обоих были дворянские – но не древних, аристократических родов, а потомки пожалованных всего несколько десятилетий назад дворянским достоинством за честную службу; отнюдь не богатые, зато многодетные. У Павла Нахимова было ещё десять братьев и сестёр, причём четверо братьев впоследствии также стали военными моряками, а младший Сергей – даже вице-адмиралом и директором того Морского кадетского корпуса, где все мальчишки Нахимовы в юности выучились. Софья родилась шестой по счёту из двенадцати детей семьи Руновских (это её девичья фамилия). Между прочим, в их доме ещё обязательно жила какая-нибудь взятая на призрение сиротка (одна из таких воспитанниц станет позже женой художника Н. Ге), а также – до окончания учёбы – семинарист, который занимался с детишками Законом Божьим, но не как нанятый учитель, а как родня, на правах старшего сына!

Одиннадцати лет Павел Нахимов был зачислен в тот самый морской кадетский корпус, где учился «прилежно и блестяще, был примером для подражания», а в девятнадцать лет поступил мичманом на фрегат «Крейсер» под командование будущего адмирала Михаила Петровича Лазарева, вместе с которым совершил трехлетнее кругосветное плавание и под началом которого потом служил почти всю жизнь, до кончины своего любимого командира и старшего друга. Отличавшийся необыкновенным трудолюбием (один из современников вспоминал: «В глазах наших... он был труженик неутомимый. Я твердо помню общий тогда голос, что Павел Степанович служит 24 часа в сутки»), любовью и талантом к морскому делу, ответственностью, храбростью и иными дарованиями, молодой офицер быстро продвигался по службе: в его биографии одна за другой появлялись поистине героические страницы…

Вот – участие в 1827 году в Наваринском морском бою, в защиту автономии Греции против Османской империи: русско-французская эскадра, состоявшая всего из двадцати семи кораблей, одержала победу над турецким флотом, в котором было почти семьдесят хорошо вооруженных судов.

Нахимов тогда командовал артиллерией на корабле «Азов». Его корабль ближе всех подошел к неприятелю; во флоте потом говорили, что «Азов» громил турок с расстояния не пушечного, а пистолетного выстрела, применив к тому же неизвестную до того времени тактику маневра огнем. Нахимов был ранен, получил после сражения чин капитан-лейтенанта и награду – орден Святого Георгия 4-й степени, а сам «Азов» стал первым из судов русского флота, удостоенным георгиевского флага.

В Русско-турецкую войну 1828–1829 годов Павел Степанович принимал участие в блокаде русским флотом пролива Дарданеллы. Потом стал командиром только что выстроенного (в 1832 году) фрегата «Паллада», а спустя четыре года – командиром «Силистрии» и капитаном 1-го ранга. «Силистрия» стала за девять лет черноморского плавания под командованием Нахимова образцовым кораблём, выполнив ряд трудных и героических поручений, а её капитан заслужил славу блестящего моряка и «отца» своих матросов.

Прекрасно характеризует его следующий случай. Однажды во время учений корабль черноморской эскадры «Адрианополь», подойдя вплотную к «Силистрии», сделал такой неудачный маневр, что столкновение двух судов стало неизбежным. Видя это, Нахимов быстро отослал матросов в безопасное место за грот-мачту, а сам остался на юте наблюдателем, несмотря на настоятельные просьбы старшего офицера сойти вниз. Врезавшись в борт «Силистрии», «Адрианополь» осыпал Нахимова осколками, но по счастливой случайности он не пострадал. Когда вечером один из офицеров спросил командира, почему он отказался сойти с юта, Павел Степанович ответил: «Надо, чтобы команда видела присутствие духа в своем начальнике. Быть может, мне придется с нею идти в сражение, и тогда это отзовется и принесет несомненную пользу».

В 1853 году на Черном море началась русско-турецкая (Крымская) война. Поводом для неё послужил возникший в 1850–х годах спор о палестинских святынях, находившихся в то время на территории Османской империи. Император Франции Наполеон III потребовал, чтобы ключ от главных дверей Вифлеемского храма (храм Рождества Христова с приделом Яслей Господних), в течение веков хранившийся у православных, был передан католикам. В январе 1853 года ключи от Вифлеемского храма и Иерусалимского храма во имя Воскресения Христова (храм Гроба Господня) были демонстративно, с большим шумом отняты у православной общины и переданы турецкими властями католикам. Таким образом, было бесстыдно нарушено закрепленное договорами право России на покровительство православию в Турции.

«Очевидно, что эта уступка требованиям Франции была для Турции желанным предлогом нанести оскорбление России. Религиозные интересы миллионов её подданных нарушались потому, что эти миллионы имели несчастье принадлежать к той же церкви, к которой принадлежит и русский народ. Могла ли Россия не вступиться за них, могло ли русское правительство, – не нарушив всех своих обязанностей, не оскорбив религиозного чувства своего народа, не отказавшись постыдным образом от покровительства, которое оно оказывало восточным христианам в течение столетий, – дозволить возникнуть и утвердиться мысли, что единство веры с русским народом есть печать отвержения для христиан Востока…» – писал позже Н.Я. Данилевский в своей книге «Россия и Европа».

К этому времени Турция восстановила свой военно-морской флот после ряда поражений, нанесенных ей русским флотом, и объявила о закрытии для русских судов проливов Босфор и Дарданеллы.

Начавшийся на Черном море период затяжных штормов, казалось бы, делал невозможным решительные действия русского флота. Однако эскадра под командованием Нахимова вышла из Севастополя и, совершив невероятно сложный переход через бушующее Черное море, подошла к турецкой крепости Синоп – основной базе турецкого флота.

Командующий турецкой эскадрой адмирал Осман-паша считал, что Нахимов, в распоряжении которого находилось всего восемь кораблей, не решится напасть на вдвое превосходивший его по численности турецкий флот, находящийся под мощным огневым прикрытием крепости. Однако Нахимов сумел выманить противника из зоны огня береговых орудий и обрушил на него всю мощь русской артиллерии, которая по численности превосходила турецкую. Точная прицельная стрельба и применение неизвестных туркам разрывных «бомбических снарядов» обусловили их поражение. Турецкий флот был разбит, а русская эскадра не потеряла ни одного корабля! Синопский бой вошел в историю как последнее крупное сражение эпохи парусного флота. Нахимов с победой вернулся в Севастополь и был назначен командиром военно-морской базы и севастопольского порта.

 

А что же София Ивановна? От неё жизнь к этому времени тоже потребовала стойкости, мужества и своеобразного героизма – но такого, за который не дают орденов…

В шестнадцатилетнем возрасте она лишилась отца и была вынуждена начать трудовую деятельность, чтобы помочь матери вырастить младших детей. Закончив Благородный пансион госпожи Депнер, София стала зарабатывать частными уроками. Затем вышла замуж по любви за человека, «богатого умственными капиталами», и уехала с ним в Петербург. Муж устроился на службу в Департамент внутренних дел, но на первые несколько месяцев без жалованья – испытательный срок! – поэтому брал на дом переводы для разных издательств. Желая помочь любимому, София Ивановна днём сидела над переводами, а вечером они вместе их просматривали и правили… Скоро образованные и обязательные молодые супруги стали вхожи в петербургские литературные гостиные, жизнь понемногу налаживалась, и тут София тяжело заболела. Врачи определили скоротечную чахотку и предсказывали близкую кончину… Тогда супруг спешно нашёл незавидное место чиновника в провинциальной, но тёплой Астрахани – только чтобы вывезти Сонюшку из гнилого петербургского климата!

И она выздоровела. И родила там четверых детей. А затем похоронила трёх из них – невозможно быстро, одного за другим… После этого умер и муж.

Ей не хотелось жить. Воспаление мозга, погрузившее её в беспомощное состояние почти инвалидки, казалось удобным поводом для угасания: бороться бессмысленно и не для чего… Но как-то в минуту просветления София услышала плач единственного теперь своего ребёнка, двухлетнего сына: он отталкивал руку крёстной, пытавшейся утешить малыша игрушкой, и кричал: «Ничего не хочу, только маму мне надо!» Это и стало причиной возвращения к жизни: чувство долга и любви, осознание своей святой материнской обязанности.

Помогать ей было некому, и последующие годы стали поистине годами сражений – со своей физической и духовной немощью, с постоянной бедностью, с одиночеством, когда нет рядом мудрого руководителя, советчика, товарища, каким был для неё муж. Как написала на склоне лет София Ивановна, «потекли однообразные непрерывные годы трудовой жизни»: опять преподавание – с тяжким хождением по разным концам города, по адресам учеников; переводы – сначала пустяковых рекламных объявлений и незамысловатых рассказиков, а затем – целых романов для журналов «Библиотека для чтения» и «Собрание иностранных романов». Для этого пришлось, к имеющемуся в активе прекрасному французскому, доучить немецкий и выучить английский, причём в очень сжатые сроки, прямо параллельно с переводом написанных на этих языках произведений! Немудрено, что и так некрепкое здоровье быстро оказалось совсем подорванным: почти отказал левый глаз, частичная парализация поразила левую часть тела… Но при этом – удивительно! – трудилась Снессорева всегда самозабвенно, чрезвычайно ответственно и «с любовью к делу»: например, именно благодаря ей русский читатель познакомился со сказками братьев Гримм – сама выбрала их, сама перевела «в минуты отдыха» (!), сама издала – да ещё за свой счёт, да так, что на Всемирной выставке в Париже эта книга была представлена как образец российского полиграфического искусства.

В общем, литературная работа вскоре стала для неё таким же Делом жизни, как морское военное дело – для П.С. Нахимова, тем более что с течением времени она стала писать и сама, причём отнюдь не сентиментальные романы… Но об этом – позже.

 

Что ещё объединяет этих, казалось бы, чужих друг другу людей?

По единодушным записям очевидцев, Нахимов, при внешней строгости, отличался добрым и даже пылким сердцем и необыкновенной скромностью. С любым – в том числе и с простым матросом – он умел говорить по душе. Преданность и любовь к нему матросов не знали границ. Всякий, кто был на севастопольских бастионах, помнит необыкновенное воодушевление людей при ежедневных появлениях адмирала на батареях. Истомленные донельзя, матросы словно воскресали при виде своего любимца и с новой силой готовы были творить и буквально творили чудеса.

Е.В. Тарле отмечал: «Когда он, начальник порта, адмирал, командир больших эскадр, выходил на Графскую пристань в Севастополе, там происходили любопытные сцены, одну из которых со слов очевидца, князя Путятина, передает лейтенант П.П. Белавенец. Утром Нахимов приходит на пристань. Там, сняв шапки, уже ожидают адмирала старики, отставные матросы, женщины и дети – всё обитатели Южной бухты из севастопольской матросской слободки. Увидев своего любимца, эта ватага мигом, безбоязненно, но с глубочайшим почтением окружает его, и, перебивая друг друга, все разом обращаются к нему с просьбами... «Постойте, постойте-с, – говорит адмирал, – всем разом можно только «ура» кричать, а не просьбы высказывать. Я ничего не пойму-с. Старик, надень шапку и говори, что тебе надо».

Старый матрос, на деревянной ноге и с костылями в руке, привел с собой двух маленьких девочек, своих внучек, и прошамкал, что он с малютками одинок, хата его продырявилась, а починить некому. Нахимов обращается к адъютанту: «...Прислать к Позднякову двух плотников, пусть они ему помогают». Старик, которого Нахимов вдруг назвал по фамилии, спрашивает: «А вы, наш милостивец, разве меня помните?» – «Как не помнить лучшего маляра и плясуна на корабле «Три святителя» ... «А тебе что надо?» – обращается Нахимов к старухе. Оказывается, она, вдова мастера из рабочего экипажа, голодает. «Дать ей пять рублей!» – «Денег нет, Павел Степанович!» – отвечает адъютант, заведовавший деньгами, бельем и всем хозяйством Нахимова. «Как денег нет? Отчего нет-с?» – «Да все уже прожиты и розданы!» – «Ну, дайте пока из своих». Но у адъютанта тоже нет таких денег. Пять рублей, да еще в провинции, были тогда очень крупной суммой. Тогда Нахимов обращается к мичманам и офицерам, подошедшим к окружающей его толпе: «Господа, дайте мне кто-нибудь взаймы пять рублей!» И старуха получает ассигнованную ей сумму».

Свидетели вспоминали, что после гибели Нахимова целые сутки, днем и ночью, вокруг его гроба толпились матросы – целуя руки адмирала, сменяя друг друга, возвращаясь к гробу сразу же, как только получалась возможность уйти с бастионов. Письмо одной из сестер милосердия восстанавливает перед нами обстановку похорон адмирала: «Во второй комнате стоял его гроб золотой парчи, вокруг много подушек с орденами, в головах три адмиральских флага сгруппированы, а сам он был покрыт тем простреленным и изорванным флагом, который развевался на его корабле в день Синопской битвы. По загорелым щекам моряков, которые стояли на часах, текли слёзы. Да и с тех пор я не видела ни одного моряка, который бы не сказал, что с радостью лег бы в гроб за него».

 

Про Софию Ивановну Снессореву воспоминаний не сохранилось. Но есть её собственные «Автобиографические записки» – скромные пятнадцать страничек. И на них – о ком бы она ни рассказывала, о ком бы ни упоминала – для каждого найдено доброе, ласковое, задушевное слово! Просто диву даёшься: и педагоги в пансионе у неё были «лучшими», «настоящими пастырями своего стада»; и ученики-то ей доставались все как один старательные и способные – «ни одной не было ученицы, на которую надо бы рассердиться или взыскание сделать, (…) бывало, в глаза смотрят, как бы угодить: хорошенько учиться да что-нибудь доброе сделать»; и работодатели – добросердечные благодетели, мудрые наставники… Никого не осудила, всем отдала частичку любящего и благодарного сердца.

И здесь нельзя не упомянуть о том, что на протяжении более чем двадцати лет (с 1845 по 1867 год) София Ивановна была духовной дочерью св. Игнатия Брянчанинова: она помогала святителю в публикации и издании его собственных сочинений и под его руководством сама прошла путь от переводчицы журнальных романов до духовной писательницы, чьи произведения пережили своего автора и остаются благодатным и полезным чтением для каждого православного человека. Самая известная её книга, которую многие из нас читали, – это многократно переизданная «Земная жизнь Пресвятой Богородицы и описание святых чудотворных Ея икон, чтимых Православной Церковью». Этот труд С.И. Снессорева завершала уже в Богородском Пятигорском монастыре, куда удалилась в последнее десятилетие своей жизни (а дожила она, очень больная и всегда напряжённо трудящаяся, до девяноста лет).

И вот теперь – главная часть истории о пересечении судеб адмирала П.С. Нахимова и писательницы Софии Ивановны Снессоревой. Ей и предоставим слово.

 

«У нас война с турками. Ночью просыпаюсь, мне стыдно спать спокойно, когда мои соотечественники, когда русские страдают и терпят все бедствия. Битва при Синопе отозвалась в сердце каждого русского. Я была у батюшки (владыки Игнатия). Между прочим просила его, нельзя ли послать Нахимову письмо и благословить образом святителя Митрофана Воронежского?

– Почему же святителя Митрофана? – спросил он.

– А потому что на его деньги Петр I положил основание Черноморскому флоту, основав первый флот в Азове (как воронежская уроженка я не могла не знать подвиги нашего угодника).

– Если вы доставите мне исторические факты, то я очень рад исполнить ваше желание.

В Императорской библиотеке (…) переписала всё касающееся до этого события и отправила батюшке. Добрый, милостивый отец владыко, он заказал образ святителя Митрофана и прислал мне прочитать письмо, написанное им к Нахимову. Так коротко и так ясно, тут всё было: и сочувствие, и молитва, и благодарность. Через несколько времени Нахимов прислал ответ, полный смирения и благодарности: «Не приписывайте мне что-нибудь, а если хотите мне показать сочувствие, помолитесь за упокой души Лазарева, который всё сделал для Черноморского флота». Владыко (тогда еще архимандрит) созвал братию, прочитал им письмо, и все вместе вознесли к Богу молитвы за Михаила.

Прошло много лет. Сестра гостила у меня и попросила как-то прочитать молитвы вслух. «Каких это трёх Павлов ты поминаешь за упокой? – спросила она.

– Павел Э., Павел племянник, а третьего никого нет, это вам показалось.

– Нет, хоть посмотри в записку, ты трёх поминала, я заметила.

Взглянула – да, трёх, я, видно, ошиблась, лишнего записала, надо вычеркнуть. Перо не попалось под руку, так я и забыла.

И вот вижу я сон. Крестный ход, хоругви развеваются, священнослужители поют, народ толпится – смотрю, всё знакомые лица, все друзья, которые уже умерли. Вдруг отделяется от толпы человек, в морской шляпе, сутуловатый, немолодой, лице суровое, и прямо ко мне. Тут же при всех он начинает стыдить и бранить меня.

– Да за что же, – говорю я сквозь слёзы, – я не знаю Вас!

– Не знаю, то-то и есть, что забыла. Так зачем же было обещать, чтобы забыть? Я не просил, но если обещать, так надо и слово держать, а не забывать.

– Но кто вы?

– Павел.

– Нахимов! – закричала я в испуге и проснулась.

 

Вскоре после этого я ехала в Царское Село с сыном. В вокзале мы увидели молодого моряка на костылях с подвязанной рукой и перевязанным лицом. Он уронил папироску и не мог поднять её. Сын мой подал её ему. Он сел с нами и всю дорогу рассказывал о Севастополе и Нахимове. Сам он служил на корабле «Двенадцать апостолов» и был при Синопе. Нахимова, по словам его, обожал весь флот, каждый матрос видел в нем отца и готов был с ним в огонь и в воду. Нахимова не любило высшее начальство. А жизнь его была грустная жизнь. Но после битвы при Синопе он узнал сочувствие своего народа; со всех сторон России неслись к нему слова любви и благодарности соотечественников. Но ни одно письмо не было для него так приятно, как письмо от знаменитого архимандрита Сергиевской пустыни Брянчанинова – вероятно, вы слыхали о нём? Это письмо так глубоко тронуло его, что он тотчас созвал всех офицеров и прочёл им письмо это с глубоким умилением. Образ святителя Митрофана был поставлен в залу на корабле «Двенадцать апостолов», в ту же минуту священник отслужил молебен Воронежскому Чудотворцу, который, как мы узнали из прекрасного письма архимандрита Игнатия, был основателем нашего флота, и все мы, начиная от Нахимова, усердно поклонились Святителю и приложились к его образу. Нахимов сказал: «Этот образ сохранится здесь, пока будет существовать корабль». Бывало, идёшь мимо, взглянешь на образ и помолишься, и так мы привыкли, что невольно сама рука поднималась, когда, бывало, идёшь и сколько бы раз ни пришлось пройти мимо. Спасибо архимандриту Игнатию, утешил нашего адмирала».

 

Велика тайна отношений каждого человека с Господом; и так же таинственны, непостижимы и промыслительны могут быть наши отношения друг с другом. Они завязываются здесь – порой мимолётные, вроде бы случайные и необязательные, но удивительным образом влияют на нас и продолжаются в Вечности, потому что все мы – дети Божии, братья и сёстры.

 

Материал подготовила М.Э. Сафонова